— Ладно, хватит, мужики, — сказал я, — у кого есть закурить?
После взаимолечения яицилимы оказались вполне нормальными и неагрессивными ребятами.
Мы сели вместе и закурили.
— Вы чего здесь делаете, — спросил я, — никак операция какая?
— Да какая тут операция? — сокрушенно сказал Вася. — Нам нужно начальникам ежедневный сбор платить, а где мы эти деньги возьмем, мы же не торговцев опекаем. Вот мы и пошли, так сказать, позаимствовать у граждан некоторую сумму денег на нужды внутренних органов.
— На грабеж, что ли? — уточнил я.
— На реквизицию, — сказал Мыкола. — Самим противно, а вот делаем. Другой работы нет, а потом втягиваешься в это дело и считаешь, что это в порядке вещей. А что у вас за надпись на маузере.
Я подал маузер Мыколе, и он прочел всю надпись, взвесив в руке тяжелый немецкий пистолет. Так же подержал в руке маузер и Вася.
— Гудыма сейчас в большом авторитете, — сказал Вася. — Говорят, что даже наши начальники ему отстегивают. Он своим дружкам такие же пистолеты с гравированной табличкой дарит. И подписывает — борец с контрреволюцией Гудыма.
— А сколько лет Гудыме? — спросил я.
— Он старый волк, — сказал Мыкола, — лет за восемьдесят, но мужик твердый и жестокий, весь в шрамах, но никому спуску не дает.
— Надо же, — сказал я, — такой старый, а всех в руках держит.
— А у него порядки строгие, как в ЧК, — сказал Мыкола, — чуть что не так, так сразу и к стенке. А потом мужики на кладбищах подзахоронения делают. Все старо как мир, а Гудыма старые порядки знает и твердо их придерживается. Современную молодежь к ногтю прижал. Уличную преступность вывел как тараканов с современных кухонь. Наперсточники и разводилы тоже поразъехались в разные стороны, а вдруг на знакомца Гудымы нарвешься. Гудыма большими деньгами заправляет. У него банки, акции предприятий, депутаты на содержании, и все делается по-человечески, и никто не может подумать, что что-то незаконно. Слышал, как бугор один рассказывал о совещании у Гудымы. Так, старик прямо и сказал, что большевики свою преступную власть сделали легитимной, то ест законной, и мы свою законную власть, то есть власть воров в законе, сделаем легитимной, то есть законной, если будем вписываться во все государственные институты и работать на благо государства. И самые главные наши враги — это чиновники-взяточники, вот с ними он и ведет беспощадную борьбу, а государство никак не хочет принять закон о том, чтобы с взяток платить повышенные налоги. Если власть не хочет принимать статью двадцатую конвенции о борьбе с коррупцией, то ворам в законе придется взять на себя эту миссию и установить контроль за доходами и расходами госчиновников. Если будет разница, то эту разницу придется изымать и инвестировать в экономику страны. Вот так.
— Проводите меня до Гудымы, ребята? — спросил я.
— Отчего не проводить, — степенно сказал Вася, — только мы близко к дому подходить не будем, потому что за домом феэсбешники следят, всех фотографируют, только зачем они это делают, они и сами не знают. Все равно все бумаги на стол Гудыме лягут.
Гудыма жил в ничем непримечательном доме бизнесмена средней руки, расположенном в обыкновенном жилом квартале, далеко в стороне от «долины нищих».
Правда, я обратил внимание на то, что совершенно не узнаю эти места и что-то мне казалось, что и время это совершенно не то, из какого я отправился в путешествие буквально в десяти метрах от своего дома.
— Слушайте, ребята, а какой сейчас год, — спросил я, — лучше стало или хуже за последние пять лет, — завуалировал я свой вопрос.
— В 1995 году здесь было намного хуже, — сказал Микола, — а сейчас, смотри, мусора на улице нет, вот мусорный контейнер, как кто мимо контейнера или урны мусор бросит, то доглядающий за этим человек так по хребтине палкой съездит, что заречешься и в другом месте мусор на дорогу бросать. Никаких тебе протоколов об административных нарушениях, никаких тебе судебных приставов, негласный городовой стоит на каждой улице и бдит.
— Что, и детей за это бьете? — удивился я.
— Зачем детей бить, это нехорошо, — сказал Вася, — родителей за это бьем, а уж как потом родители втолковывают своим чадам правила поведения человека в общественных местах, нас не касается, но народ в нашем городке стал намного культурнее. Вот бы в столицу наши порядки перенести, было бы очень здорово.
— Как же называется ваш городок? — не удержался я от вопроса.
Вася удивленно взглянул на меня и сказал:
— Химки. А ты чё, мужик, не местный?
— Приезжие мы, — согласился я, — Гудыма сказал, что его каждая собака знает, вот и я и проверял, знает ли его каждая собака в этом городе.
— Ну, и как? — спросил Мыкола.
— Не врет старик, — сказал я, — а вам спасибо за беседу, за табачок и вообще вы, ребята, хорошие люди. Если что, приходите сюда, я за вас перед Гудымой словечко замолвлю.
Яицилимы ничего не сказали, но остались смотреть на то, как я пойду к дому местного авторитета.
— Проверяют, — подумал я, — не лоханулись ли они, не взяв с меня дань, хотя в моих карманах они не нашли бы не только ни копейки, но даже крупинки табака там не было.
Я шел и думал на тему, почему Россия такая безмолвная? Почему она «хавает» все, что ей преподнесет власть. Почему в других странах, даже в республиках бывшего СССР народ намного активнее и имеет собственное мнение, которое оно не побоится отстаивать даже на баррикадах?
Первое. Эти народы не были под монголо-татарским игом. Сейчас это иго начинают переиначивать по типу тому, что татары, мол, сами под монголами были, и что татары бывают разные: казанские, сибирские, астраханские, крымские, венгерские, польские и прочие и то, что они занимались набегами и работорговлей, свидетельствует об их самобытном характере и природной любознательности и предприимчивости.