Беги, Василич, беги! - Страница 38

— Потом расскажу, — сказал я и мы вошли в комнату.

— Что ж, Ваше Преосвященство, — сказал я, — нам выбирать не из чего. Так что, передайте товарищам, что мы после обеда и придем к ним, а то на голодный желудок в тюрьму садиться неохота.

— Да что вы, ребята, — замахал руками Евлампий, — в какую тюрьму, мы же правовая страна…

— Ладно, товарищ полковник, — сказал Гудыма, — мы знаем, какая у нас правовая страна. У нас законы действуют по приказу свыше. Прикажут — законы действуют. Прикажут — законы не действуют, сплошное беззаконие при полном одобрении единогласно и волшебным образом избранных товарищей.

— Вас будет защищать церковь, — не сдавался Евлампий.

— Какая церковь? — вступил я в спор. — Вы горазды красиво бахорить, а церковь ваша давно превратилась в инквизицию, в отдел пропаганды правящей партии и в пятое управление прежнего КГБ, которое ведало всей интеллигенцией, кто с кем переспал, кто кого послал, и кто джинсы навыворот одел. Я с перестройкой думал, что вот, наконец-то, церковь с народом, можно с кем-то поделиться заботами, поверить то или иное понимание истины, выслушать наставление, а что получилось. Две девчонки по сути, две молодые матери, спели песню про царя в пустой церкви, обратились по-своему, по-скоморшьи к Богородице. И что получилось? Их судили светским судом как ведьм по уложениям Трулльского церковного собора и впаяли им «двушечку», два года тюрьмы, не посмотрев на то, что у них малолетние дети. Убийцу, убившую среди бела одну из сестер, а другую сестру сильно покалечив, по-церковному пожалели, дали условный срок с отсрочкой до четырнадцати лет, пока ребенок не вырастет, а там и давность преступления пройдет. Это что, по-божески? Где вы были, овцы божьи? Рясы золотосеребряные надевали, бороды свои подбривали? Ряженые вы все, как и казаки ваши и хоругвеносцы черносотенные. Придет еще власть народная, которая повыдергает бороды у всех председателей избиркомов и будут выбирать тех, кто народу люб, а вас с вашими рясами мы до народа не допустим. Еще Иисус гнал торговцев их храма, так и мы вас отделим от торговли, повернем лицом к народу. Вы делаете все, чтобы наша страна развалилась на части и еще ввели уголовное наказание для тех, кто будет предостерегать от этого. Скоро вы и врачей будете судить за то, что они будут сообщать больным, что у тех есть серьезные и опасные заболевания. Пусть они живут себе в неведении и помирают только лишь по воле Всевышнего…

— Говорили мне, — процедил Евлампий, — что вы, писатели, одним миром мазаны, да только злато и почести шибко любите, при чем каждый в отдельности и помногу. Вот мы и перекупим вас всех, запишем в писательский союз, зарплаты положим министерские, орденами и премиями обсыплем и будете вы писать о том, что это церковь открыла ядро атома и что церковь водила руками живописцев, а партия и правительство, вдохновленные заветами Библии, построили самое справедливое общество в мире, управляемое пожизненными президентами. Вот так. А вы, оставшиеся единицы, так и будете единицами. Для вас еще будет счастьем устроиться дворником или кочегаром в котельной. Лучше уезжайте за границу прямо сейчас, не ждите, пока на вас обрушится гнев народный…

— Спасибо, батюшко, за милости ваши, — сказал я, — да только заждались дружки ваши, пятнадцать снайперов за нами следят, прицелами сверкают с разных сторон, как бы и вас не подстрелили ненароком, а нам пообедать нужно, да узелок с сухарями с портянками приготовить в дорогу дальнюю.

Выходящий Евлампий уже не щелкал каблуками и не хвалился офицерской выправкой. Он был в великом гневе. Вот и получается, что после революции большевики стреляли священников, а сейчас, после контрреволюции, священники будут стрелять тех, кто за большинство, в угоду агрессивному быдлу, чьи верноподданнические чувства оскорбляются людьми, способными сказать правду в лицо.

Глава 47

— Ну что, товарищ Гудыма, — сказал я, — времени у нас в обрез, надо рвать когти, а то эти когти у нас и повырывают.

— Ладно, банкуй, — сказал старый чекист и мы пошли на улицу.

Отношение к уголовному сленгу, фене, как к родному языку воспитывается в чекистах с молоком альма-матер, в которой учились все дети Феликса Дзержинского. Это потом они разделились на НКВД и МГБ, что совершенно не поменяло их сути, а посему иногда служебные совещания в этих органах несведущими людьми, сидящими в приемной, воспринимаются как сходка криминальных авторитетов, переодевшихся в государственные мундиры.

На улице все находились в тревожном ожидании. Иначе и быть не может. Все прекрасно понимали, что в нашем обществе развитого демократизма любой человек может быть обвинен в любых преступлениях и осужден по уложениям либо инквизиции, либо по основополагающему учебнику любой из существующих конфессий.

— Был бы человек, — говаривал один из классиков ушедшего века и очень популярный в веке нынешнем, — а уж преступлений для него мы найдем столько, сколько блох у шелудивой собаки. Человек, не осужденный до сих пор, не является показателем своей непорочности, это всего лишь следствие плохой работы карательной тройки.

Наши времена вообще отличаются особенной простотой. В шесть утра тебе спиливают петли на дверях и врываются в квартиру в надежде на то, что ты не успеешь уничтожить какие-то улики. Какие улики? А хрен его знает, какие улики. Какие найдем, те и навесим. И сразу у человека изымают все семейные фотоальбомы, детские игрушки, мобильные и не мобильные телефоны, компьютеры и имеющиеся денежные средства с ювелирными изделиями, хранящимися либо в блюдечке на стенке, либо в деревянной шкатулке, оставшейся еще от бабушки. Мало ли что. Так, обычно, всегда делают оккупанты на захваченных территориях, для которых все граждане захваченных стран являются потенциальными врагами, не смирившимися с тем, что им приходится подчиняться тем, кто победил их родную армию и правоохранительные органы, поставленные на защиту их, захваченных врагами граждан, прав и свобод.